Черные ночи Петербурга
Семен Семенович Дрочилло фамилию свою не любил. И даже не потому, что с ее написанием у всех возникали проблемы – вечно норовили не дописать одну «л» да на конце поставить «а». И не потому, что в силу ее «итальянского» звучания мальчишки в детстве дразнили его папой Карло, а в университете дали неблагозвучную кличку «макаронник». Просто фамилия была какая-то несчастливая, и из-за нее Семена Семеновича с детства преследовали всяческие неудачи.
Росший в профессорской семье известных ленинградских лингвистов, хрупкий мальчуган с детства волочил по жизни тяжелый груз доставшейся ему фамилии. Старая нянечка в детском саду, каждый раз, когда видела маленького Сему, крестилась тайком и жалостливо вздыхала. В школе молоденькая практикантка по английскому языку, проверяя присутствующих, звонко на автомате выкрикнула его фамилию и в рыданиях выбежала из класса. Она решила, что ее гнусно разыграли, подсунув фальшивый журнал.
Однажды пожилой и мудрый Семен Симеонович, отец Семы, решив, что сын уже достиг возраста, когда можно апеллировать к логике и разуму, а не к эмоциям и провел с ним воспитательную беседу после очередного произошедшего недоразумения.
- Сема, послушай меня. Все в этом мире относительно. Тебе сейчас кажется, что хуже твоей фамилии на свете не существует. Но на самом деле это ошибочное мнение. Разве не нужно благодарить судьбу за то, что наша фамилия Дрочилло, а не, скажем, Педрилло или Пердилло? А хотел бы ты носить фамилию Пиздарванцев? А ведь у нас в Ленинграде целая семья живет с такой фамилией. Там даже дело дошло до того, что главу семейства из партии хотели исключить за то, что он отказывается менять фамилию. А тот уперся и ни в какую – мол, он где-то разыскал родословную, это старинная русская фамилия, ей Петр Первый пожаловал одного из своих бояр за молодецкую удаль. А как тебе Мудищев, воспетый в одноименной поэме? А Хуеглоткина не хочешь? Был такой в Москве, сейчас он правда Защекаев. Так что, дружок мой, не расстраивайся. В конце концов, не фамилия красит человека, а человек фамилию! И потом, согласно семейным преданиям, наш род, Семен, происходит из Италии, ты должен это знать, гордиться этим, но никому не рассказывать. Все-таки страна капитализма.
Сему эта педагогическая беседа, особенно ее концовка на какое-то время успокаивала. Но количество казусов от этого не уменьшилось. В восьмом классе на городской олимпиаде по русской литературе его, явного лидера, бессовестно засудили и дали только третье место. Репортаж об олимпиаде снимало центральное телевидение и произнести вслух на всю страну такую фамилию побоялись даже в разгар бушующей в стране перестройки.
На втором курсе университета, вспыхнувшая было первая юношеская – взаимная! - любовь с Настенькой Потаповой из параллельной группы, закончилась внезапно и скандально. В пустой аудитории после занятий Настенька некрасиво ощерилась, дала Сему звонкую пощечину и, разрыдавшись, завопила:
- Как ты смел с такой фамилией ко мне лезть! Хорошо, что вовремя подсказали, а я дура тебе уже отдаться хотела! Была бы сейчас Дрочилкиной всем на смех!
Шли годы. Отшумела перестройка, отгремели кровопролитные бои за передел собственности. Родители Семена почти одновременно отошли в мир иной, оставив единственному сыну огромную квартиру на Фонтанке. Все бы хорошо, да вот злой рок так и не отпускал его из своих цепких лап. Было плохо с работой. Диплом филолога в стране развивающегося капитализма ценился невысоко. Да и Питер уже был не Ленинград, здесь вслед за Москвой подрастали поколения нагловатых и самоуверенных «менагеров», не обремененных знаниями русского языка и уверенных, что предложений длиннее трех слов не бывает, как в эсэмэсках.
Семен Семенович отишачил несколько лет преподавателем литературы в средней школе, затем устроился младшим научным сотрудником в крохотный краеведческий музей на Петроградке на аховую зарплату. Ее едва хватало на питание и одежонку из магазинов бэушного западного ширпотреба, куда он позволял себе изредка захаживать. Зато свободного времени стало больше, мэнээсам полагались библиотечные и творческие дни. В эти промежутки Семен Семенович пытался первое время подрабатывать, но после того, как оставил какие-то важные бумаги в метро, осваивая профессию курьера, эти попытки прекратились.
Некогда шикарная по советским меркам обстановка квартиры ветшала, покрывалась пылью, как-то сама по себе рассыхалась и рассыпалась. Квартира давно требовала ремонта, пусть даже не евро, а хотя бы простенького отечественного. Но, увы, денег на ремонт не было и не предвиделось. В отсутствие хозяйки, поскольку переваливший за тридцатник Семен Семенович так и не женился, он только худел, бледнел и постепенно сходил на нет. Знакомые советовали продать квартиру и купить однокомнатную в Купчино, а на оставшиеся деньги начать жить сытно и безбедно. Он отнекивался, и на него странно смотрели. Все соседние квартиры были уже давно приобретены, переломаны, объединены, вылизаны, а к парадной было трудно протиснуться из-за плотно запаркованных джипов. Но бедный филолог считал кощунственным продавать отцовско-материнский кров. Для него это было равносильно продаже родины.
Дела стали немного поправляться, когда их музей получил грант от одного мощного американского фонда, представляющего интересы сексуальных меньшинств, на исследование вопроса о подпольных лесбийских оргиях в Петрограде времен первой мировой войны. Сотрудникам в два раза повысили зарплату, директор и его зам съездили в Сан-Франциско, а Семен Семенович купил наконец-то подержанный компьютер и подключился к Интернету, чтобы долгими вечерами просиж